Ржавые земли [= Боги-насекомые ] - Максим Хорсун

«Муравьи» шли не быстро и не медленно, они весьма расчетливо расходовали силы. Многие были вооружены винтовками, остальные – или топорами, или кольями. Не изменяя своим традициям и предпочтениям, людоеды вели на цепи двух босоногих оборванцев. Человек десять катили, переругиваясь, телегу. Это «транспортное средство» люди Ипата собрали из всего, что смогли отыскать в пустошах. В итоге получился обшитый железом монстр, с колесами, сколоченными из досок. На телегу было водружено что-то громоздкое, бережно укрытое выгоревшим под нездешним солнцем брезентом.

– Взгляни, любезный друг, – Ева отдала бинокль боцману, привалилась спиной к скале, – не нравится мне это… эта конструкция. Что, по-твоему, под брезентом?

Гаврила выглянул из-за камня. Бормоча ругательства, подстроил бинокль под свой острый глаз.

– Сурьезная бражка, мать! – высказался он. – А на телеге, похоже, пулемет, мазелька. Думается мне, что идут твои друзья кому-то перца в задницу натолкать…

– Ну и язык у тебя! Как помело, Гаврила! Знала бы, что ты такой сквернослов – пошла бы с Рудиным в горы.

– Еще бы! Доктор с кумовьями да с уродцем вашим взялись за самое опасное. А нам с тобой достались – тьфу! – семечки!.. Постой! – Гаврила пригнулся к земле. – К нам идут двое… Отползи назад и затаись! Молчок!

Он положил на щебень винтовку, вытащил из-за пояса топорик. Сжался, пошарил ногами по щебню, выбирая устойчивое положение, словно бегун, готовый рвануть с низкого старта. Ева подобрала камень потяжелее (оружия ей почему-то не дали), отвела руку назад для замаха, твердо намереваясь разбить голову первому, кто сунется в их убежище…

… – Что я хочу сказать, Диментий… Жутко по душе мне мерзавка. Аж мурашки по коже! Так бы и откусил от нее кусочек.

– От горшка два вершка, а верховодить берется. Принцесса-лягушка! Тьфу!!!

Ева узнала голоса. Она как будто опять оказалась в зловонной пещере, за пирамидой из человеческих черепов. Да-да, именно эти двое разыскивали ее и, к счастью, не нашли. Болтуны! Нынче же им выпал второй шанс поймать беглянку за руку.

Но людоеды не собирались заглядывать за скалы. Они приспустили штаны и врезали то ли из бахвальства, то ли из озорства тугими струями прямо в середину чаши, которую образовывали торчащие из песка скалы. На Марсе почему-то такие дуги выгибались в два раза круче, чем на Земле, и били они просто на невероятное расстояние.

Ева, затаив дыхание, глядела, как на вьющихся волосах Гаврилы собирается обильная роса. Она уже уверилась, что сейчас боцман прыгнет вперед и, орудуя топориком, измельчит обидчиков в капусту. Но боцман мужественно терпел. Стала мокрой винтовка, потемнел под Гаврилой щебень, но моряк не пикнул. Лишь глаза его – точно у рака – заметно вылезли из орбит.

А двое тем временем по очереди выпустили ветры и продолжили разговор:

– Нет, Диментий, ты не прав! Не прав, и всё тут!..

– Скажи, ты на самом деле такой дурак, что веришь, будто можно вернуть Ипатушкину благодать, разделив его плоть между всеми жаждущими?

– А почему бы нет, Диментий?

– Потому что дурак ты, и на этом весь сказ. Завязывай мотню и пошли, не то догонять придется!

– Нет! Ты, мля, меня не серди, а объясни толком, почему это я не прав? Раньше благодати на каждого хватало!..

Людоеды подтянули штаны и вернулись к своим. Их голоса вскоре растворились в шуме колонны.

Боцман повернулся к Еве. Лицо его стало багровым, а глаза – черными-черными.

– Это тебе за сквернословие! – почти беззвучно прошептала баронесса. – Но лучше быть мокрым, чем мертвым!

Гаврила ничего не ответил. Он солдат, а солдатам положено терпеть всякое. В том числе и этакое, о чем кисейные барышни ведать не ведают.

Три солнца… Большое, золотое, сияет в зените. Среднее, цвета гнилой вишни, наползло на край золотой звезды. Третье блистает издали бело-голубым светом, и днем и ночью оно выглядит яркой, колючей звездочкой…

Доктор Рудин лежал на спине, подложив под голову руки. Глаза его были закрыты, на грязное лицо падала тень от съехавшего на лоб котелка. Он пытался воссоздать пейзаж чужого мира по тем сведениям, которые ему удалось выудить из многоруких ящеров. Конечно, чешуйчатые друзья едва-едва могли связать несколько слов по-русски… Но все-таки! Кое-что он понял, а остальное рискнул домыслить. Сильнее всего Рудин жалел, что под рукой у него нет письменных принадлежностей. Он словно взглянул «в щелку» на планету, удаленную от Солнца и его окрестностей на расстояние многих-многих миллиардов миль. Он чувствовал волнение первооткрывателя и хотел поделиться своими ощущениями с остальными. С остальными…

Кумовья – Николай Битов и Василий Федоров – коротали время привала за игрой в карты. Время от времени то один, то другой брали докторский бинокль и осматривали пустошь; они сидели на прогретых солнцем камнях в самой высокой оконечности пригорка. Шершень дремал, раскрыв полный кривых клыков рот. Во сне трутень стонал и подергивал лапами, точно мучили его кошмары; глаза, скрытые под морщинистыми складками век, быстро двигались. Вчетвером они расположились на солнечной стороне пригорка, вокруг которого были лишь пески, пыльи гравиевые возвышенности. Доктор, моряки и «старик» шли вдоль цепи пирамидальных гор-близнецов. Где-то на дальней стороне массива скрывалась пирамида с вершиной, похожей на двузубую вилку. Вот туда они и идут – который день уже идут! – измученные голодом и высушенные норд-остом…

…Ящеры жили у реки (они сказали – «рядом с каналом», по-видимому, рядом с обыкновенной рекой). Бродили многочисленными семьями по коричневому берегу («семья» и «коричневый» – да-да, так они и сказали), праздные и безмятежные. Никто не набрасывался на них из-за кустов, не падал камнем с небес, затянутых молочно-белыми облаками. Они были полноправными хозяевами в своем мире. Они не знали, что такое голод, что такое добыча пропитания, потому что пища лежала в буквальном смысле под ногами. Стоило только зарыть ступни в рыжеватый суглинок (он походил на марсианскую почву), и фильтраторы, расположенные между пальцами, тут же принимали грунт в обработку, вычленяя из него необходимые для ящеров органические и неорганические вещества. Вообще, эти замысловатые фильтраторы работали постоянно, поэтому каждый шаг для многоруких был всё равно что глоток бульона. Таким же способом кормились и другие обитатели мира под тремя солнцами – безмозглые сошки с разноцветными крыльями и прочая живность меньших размеров. Никто из них не знал, что такое межвидовая конкуренция и пищевые цепи.

А потом идиллии пришел конец. В речную долину явился «Важжжный Госссть»; он известил ящеров, что довольно им жить в безмятежности, что вскоре грядут большие перемены, что реки разольются и над сушей сойдутся соленые воды великого океана. Если ящеры намерены сохранить себе жизнь, они должны соорудить большой плот, на котором найдется место и для них, и для безмозглых сошек, а затем приготовиться к длительному путешествию. Ящеры переполошились: жить на плоту? Оторвать лапы от земли, дарующей пищу? Ведь природа не приспособила фильтраторы для переработки соленой воды! Добывать полезные вещества из океана означало обречь себя на муки. А дальше – неизбежное отмирание нижних конечностей.